В память дома Георгия Моисеева

В Новом Свете стало ещё двумя деревянными домами меньше. Один ценный с точки зрения архитектуры, другой с виду невзрачный но с очень богатой историей. Ведь именно в нём провёл детство один из лидеров русской эмиграции в Канаде Георгий Моисеев, умерший в 2013 году.

До конца года исчезнет весь исторический отрезок улицы Волковича от 17 сентября до 1 мая с едва ли не самым большим и красивым деревянным домом старого Гродно - Волковича 23.

Как воспоминание об этом чудесном месте, которое исчезло на наших глазах, размещаем воспоминания Георгия Митрофановича Моисеева, опубликованные в 2000 г. Натальей Дорош в книге "Православный Гродно".

«Мне часто вспоминались страницы далёкого гродненского прошлого»

Года идут, воспоминания стираются, время наносит на них свою патину, блекнут события и становятся историей. И тем паче необходимо сохранить для поколений прошедшее, которое можно произвести на страницах рассказов.

Старинное наше Гродно кануло в Лету, но может быть тот, кто оглянется назад, разделит со мной те воспоминания, которые унес я с собой во многие далекие страны на много лет своей жизни. Когда я бывал в самых отдаленных точках мира, мне часто вспоминались страницы далекого гродненского прошлого, того времени, когда мое сознание лишь формировалось, когда впечатлительность воспринимала самые яркие картины детства и юношества.

Помню, когда мы жили на ул. Мицкевича в доме Кирилловой, а он стоял напротив дома фон Фоллендорфов, я стал ходить в начальную школу № 8. Помню моего первого учителя Зелинского, человека спокойного, пожилого и всегда приветливого. По дороге в школу приходилось пересекать Грандицкую улицу, на углу которой была мастерская сапожника, человека исключительно радушного, но зато без перестану курящего. Как-то зимой, бросаясь с дружками снежками, я разбил витрину его мастерской, за что мне дома влетело. Но сам сапожник отнесся к моему несчастью очень благосклонно: он попросил моих родителей не наказывать меня, а только возместить расходы за новое стекло. На другой день сапожник, увидев нас идущих в школу, подозвал меня и прочел милое наставление, после которого не только я, но и мои товарищи так смутились, что наши уши и лица горели от стыда.

За нашей школой был или кирпичный завод (цегельня), или карьер, я точно не помню, но там был глубокий искусственный пруд. Зимой, когда пруд покрывался льдом, мы по нему катались, особенно ловко это проделывали те, у которых имелись подковки на каблуках. Однажды я провалился под лед, и толстое пальто потянуло меня вниз. Все мои товарищи разбежались, опасаясь попасть в полынью, я же, увидев через воду вверху свет, замахал руками и вынырнул. Чудом выкарабкался из проруби! Когда я бежал домой, вся одежда по дороге на мне замерзла и покрылась коркой льда. Конечно, дома мне досталось, но и радость была, и благодарность Богу за мое спасение.

На ул. Мицкевича жили особенно благородные и добрые люди семейств фон Фоллендорфов и Бинасиков. Мои родители наняли квартиру в кирпичном доме Бинасиков в глубине двора. Мой отец привел рабочих, и они выкопали в дальнем конце сада пруд. Летом мы просиживали у этого водоема целыми днями, а зимой, конечно же, катались по льду. И снова меня угораздило провалиться под лед, но повезло, что пруд этот был мелким. На этот раз я помчался домой на велосипеде, жили мы уже на ул. Северной, и моя промокшая насквозь гимназическая шинель трескалась. Эти эпизоды из тех воспоминаний, которые стали постоянной страницей в моей памяти.

Декоративное крыльцо дома, дастойное сохранения — Декоративное крыльцо дома, достойное сохранения

Семья Фоллендорфов оставила во мне очень теплые воспоминания. «Патер фамилие» был, несомненно, Петр Александрович. Кто-то рассказывал, что он когда-то был вице-губернатором Гродненской губернии, но эту версию сейчас не могу проверить. Это был большой и гостеприимный человек. В его семье жили с ним два его брата. Николая, которого мы прозвали «пиратский глаз» (глаз он потерял во время гражданской войны), мы уважали за его баснословную храбрость. Второго брата, Анатолия, мы обожали за его игры с нами в замечательном фоллендорфском саду, который, скорее всего, походил на парк. Во всех наших детских играх дядя Толя принимал самое деятельное участие. Когда в саду созревали фрукты, мы, запыхавшись после беготни, забирались на большие деревья и лакомились первосортными яблоками и большими сочными сливами. Супруга хозяина дома, Наталья Александровна, относилась к нам снисходительно, хотя мы часто вертелись в их старом большом доме. Ее основным интересом были спиритические сеансы. Сказать, что ее муж одобрял эти занятия, нельзя, просто он был благосклонным мужем-семьянином и не возражал против «духов и блюдечек». У них были три сына: Шура, Володя и Виктор. Шура служил водителем у владыки Саввы (Советова). Это именно он спас нашу семью 17 сентября 1939 года от нашествия Красной Армии. Тогда владыка Савва, покидая Гродно, взял нас и двух батюшек в свою машину, и мы вместе с ним добирались до Друскеников. Шура, по слухам, погиб на восточном фронте в 1942 году.

Перед сносом "аварийного" дома декор крыльца и перила уехали в неизвестном направлении

Молодые Фоллендорфы были по возрасту старше нас, поэтому наше общение с ними было в форме старших и младших. Братья пользовались в нашей среде большим уважением. Судьба Виктора трагична, его казнили подпольщики в оккупированной немцами Варшаве, приняв за пособника фашистов. Володя стал известным инженером, переехал в Америку, где и доживал свой век.

Что касается Бинасиков, то глава семьи, Лев Степанович, слыл за благородного человека. Его супруга, Тамара Александровна, была покровительницей всех наших детских забав, и я очень сильно подружился с их сыном Светиком, как называли моего друга в детстве. Светик живет в Калифорнии, лет семь назад он навещал меня на ферме в Ланарке, что западнее Оттавы, где я теперь живу со своей семьей.

В Гродно мы часто посещали Русское благотворительное общество, расположенное в одном из домиков в архиерейском саду. Рядом была резиденция правящего владыки, в домашней церкви которого мы знакомились с основами православного церковного песнопения. Для проводимых вечеров, концертов и докладов моя матушка Надежда Васильевна рисовала акварельные программы, которые пользовались большим успехом среди посетителей Русского благотворительного общества. В Гродно каждый год на Рождество в городском театре устраивали рождественскую елку. Не обходилось, конечно, без моего участия. Две недели мне пришлось заучивать наизусть «Мойдодыра», но когда я вышел на сцену и увидел сотни устремленных на меня глаз, только закулисное присутствие матушки спасло меня от провала. Зато мой взрослый друг, кубанский казак-великан Тишка Лепявка, сиял так, как будто он сам был и автором стиха, и сам декламировал его.

Когда я в 1993 году посетил Гродно и пришел на ул. Северную, старая береза у нашего дома все еще существовала...

То время заполнено памятью о нашей школе, рядом с которой был интересный небольшой музей, и воспоминаниями о бесконечных драках с небольшой группой польских ребят. В будние зимние вечера мы ходили на каток. Летние теннисные корты заливались водой, развешивались разноцветные электрические гирлянды, через усилитель включалась классическая музыка, вальсы чередовались с мелодиями из «Щелкунчика» и т.д., скрипели с визгом коньки, раздавался хохот, все было наполнено присутствием молодости! Когда мы приходили после катка домой, моя матушка готовила горячее какао с взбитыми сливками и «кайзерками» с вареньем.

Часто после службы в церкви я приходил домой со своим товарищем Глебом Карпинским. Его отец, пожилой царский офицер, участник войны 1905 года, имел замечательные книги с фотографиями и рисунками времен русско-японской войны. Мы обменивались с ним книгами, давая ему читать подшивку «Нивы» и «Жизнь зверей» Бремса на немецком языке. Зная, как бедно живет семья Глеба, мы оказывали ему поддержку и сочувствие.

Осенними вечерами гимназисты гуляли по ул. Доминиканской. По одной стороне - гимназисты, по другой - гимназистки. Не обходилось без хихиканья, шуток, переглядываний. На этой же улице была контора туристической фирмы «Орбис», а рядом был ресторан, в котором я отличился... Когда мне было 5 лет я оказался в этом ресторане, причем влез на подиум с оркестром, схватил барабанную палку и стал лупить в барабан. Все усилия, чтобы меня угомонить были тщетными. Закончилось это безобразие тем, что полетели нотные подставки, разлетелись ноты, а сам «капельдулька» упал с подиума. Со сцены меня стащил отцовский казак Тихон Лепявка. Нас в этом ресторане долго помнили и всегда сажали подальше от оркестра.

На стыке Доминиканской и Виленской, по правой стороне, была расположена пекарня, которая славилась ватрушками. Каждый раз, возвращаясь из бани, отец их покупал для нас. Недалеко от пекарни находилась сербская «Бузярня» - кофейная, где мы всегда покупали бузу с халвой. Буза- молочный напиток, напоминающий квас, только густой. Как правило, сюда приходили «обмыть» школьное свидетельство, новую шинель, покупки, или заходили после интересного кинофильма и т.д. Когда мы с матушкой зашли «обмыть» мое свидетельство, мой брат Игорь, терпеливо чего-то ожидающий, не выдержал и выпалил: «А когда же мы будем обливать Жоржика свидетельство?»

В государственную гимназию меня и некоторых других православных ребят ксендз-директор отказался принять, несмотря на то, что вступительные экзамены мы сдали вполне удовлетворительно. Мне пришлось поступить в частную гимназию им. Генриха Сенкевича, она располагалась в конце ул. 3-го мая. За две недели до учебного года я опять сдавал экзамены, и там наука стоила 40 злотых в месяц - это большие деньги по тем временам. Это было старое солидное здание, в котором, по слухам, останавливался Наполеон во время похода на Москву. Классы были по 20 человек, везде сияла совершенная чистота. Во время большой паузы (перемены) старый сторож, местный поляк, относившийся к русским детям исключительно приветливо, выносил самовар, продавал чай, булочки с сыром, ветчиной, ватрушки и рогалики. Нашим классным наставником был профессор Цинк, которого мы сразу же полюбили. Профессор Цинк никогда не делал никакой разницы между русскими и поляками, он со всеми здоровался самым приветливым образом. Жил он рядом с гимназией в доме Беляевых. У них был сын, которого за недюжинную силу прозвали Валюка-силач. Помню некоторые фамилии одноклассников: Шиманский, Коля Шахнюк, Ященко, Наркевич (сын адвоката), Юрек Кручек (сын майора, начальника польской жандармерии). Юрек был моим хорошим другом, он отлично рисовал военные сцены и особенно коней. Ковалевский же вечно вызывался драться с русскими ребятами. Однажды я не выдержал и отлупил его по всем правилам, меня же обвинили в москальском казацком бандитизме. Кое-как дело замяли. Помню еще Польковского, он украл у меня мои учебники и продал их в книжную торговую лавку Иберского на Доминиканской улице. Когда правда восторжествовала, и все выяснилось, Польковского удалили из класса. Помню еще Глинского и сына графа Биспинга. Из преподавателей запомнил латиниста Возняка, который не любил русских, немца Бинека, которого за круглое лицо прозвали «арбузом». Директор гимназии Мысливски, который приехал из Галиции, был отвратительным русофобом, и это негативно сказывалось на его отношении к православным гимназистам. Меня он особенно недолюбливал и даже совершил попытку отчислить меня из гимназии. Однажды он вызвал мою матушку в свой кабинет и поинтересовался, на каком языке мы говорим дома. Получив ответ, он возмутился тем, что «молодое поколение поляков» разговаривает дома на русском языке. Слава Богу, что у отца были связи с влиятельными местными польскими жителями Гродно, которые спасли меня от отчисления. Конечно, этот разговор стал известен другим гимназистам и нашим знакомым. Директор стал избегать встреч со мной, но когда увидел меня в синей гимнастерке, подпоясанной кавказским поясом, в бриджах с малиновыми лампасами, в сапогах и папахе, его чуть кондрашка не хватил. Он так разругался нецензурно, что всех этим очень поразил. А случилось это в день Покрова Божией Матери 14 октября, то есть, в день Общевоинского казачьего праздника. В гимназию многие в тот день не пришли. Надо сказать, после этого инцидента я нашего директора гимназии год не встречал.

Гимназия на время каникул выдавала ученикам удостоверения на дешевые проезды, и я с моим дедом Василием Федоровичем Муравьевым ездил в Варшаву, Гдыню, Познань. Ему, как бывшему железнодорожному служащему, тоже предоставляли льготы на проезды в поезде. Мое льготное удостоверение я сохранил до сегодняшнего дня.

Когда в класс приходил проводить занятия ксендз, православные гимназисты уходили наверх в зал-аул. С нами занимался батюшка, к которому мы ходили на квартиру, а жил он далеко и был свободен только вечером.

На ул. Северной наша семья занимала половину дома, в другой половине проживала чета поляков Чекотовских. С их детьми мы были дружны и часто играли. Когда эта семья перебралась на другую квартиру, на ее место поселился польский учитель с русской женой Валей. Когда разразилась война, Валин муж был призван в польскую армию лейтенантом-поручником, и, говорили, пропал без вести в Польше в битве под Кутна.

Чистенький дворик на Северной улице располагался буквой «г», начинался у ворот и заворачивал налево за дом. Во дворе стояла береза, о которой я уже упомянул раньше, - она была нашей любимицей. Вдоль заборов стояли стволы обрезанных каштанов, а рядом с садиком, у самого дома, росла сирень. В конце мая аромат ее цветов наполнял весь дом. Моей обязанностью было закрывать на ночь ставни, но в такие дни окна оставались открытыми, отчего ощущалось присутствие сада, особенно ранним утром, когда все еще спали. Воробьи первыми приветствовали утро своим чириканьем, а когда лучи восходящего солнца касались верхушек высоких груш в саду, в нем становилось уютно и спокойно. Весь наш сад и двор, ровные ряды каштанов, пыльная проезжая дорога, широкие поля, которые начинались уже за соседней улицей 11-го ноября - все радовалось новому дню, новому чуду Господнему.

В конце дворика стоял домик, в котором проживал приветливый фотограф Гмыр со своей супругой. Сейчас этого дома нет, остались только сараи. За этим домиком разбит был сад и огороды, росли густые заросли жасмина и сирени. Во всех многочисленных заборах были наши тайные проходы - отдвижные доски, все соседние сады стали нашей территорией для игр и забав. Когда мы возвращались со службы в гарнизонном соборе домой, родители занимались приготовлением полдника, а мы в это время катались по двору на велосипедах. Или сидели на крылечке и слушали звуки родного дома: голоса родителей, радио, воробьиное чириканье, стук расставляемой в столовой комнате посуды - все это было ощущением воскресного летнего дня, наполненного покоем голубого неба.

Семьи наших соседей братьев Свидерских живут в моей памяти много лет. Справа во дворе находилась кузница, в которую нас всегда тянуло, благо, сын кузнеца Костя был лучшим другом моего брата. Дочери кузнеца, Зина и Оля, тогда писаные красавицы, и их мать Фаина, были высланы при советской власти в Казахстан. Печальная судьба у этой семьи... Когда я был в Гродно в 1993 году, я тогда навестил сына Кости - Леонида, его семья живет на старом месте, сохранились и стены кузницы. Но вернемся на 65 лет назад, в наш старый Гродно.

Недалеко от нас на углу Северной улицы и 11-го ноября жил отставной польский судья Онехимовский. Женой его была одна из потомков княжеского рода Оболенская. Их сыновья Ромек и Богусь были моими неразлучными друзьями. К нашей группе принадлежали и братья Толочки. Дом и магазинчик «колониальных товаров» сестер Толочко находился напротив нашего дома. Магазинчик отличался тем, что в нем всегда были совершенно свежие продукты. А большие блоки масла резались тонкой проволочной тетивой лука. Все было дешевое и всего было много. Тут же лежали круглые свежеиспеченные буханки ржаного хлеба. Хлеб и молоко приносили ранним утром крестьянские женщины из соседних деревень. За белым хлебом - батонами, мы бегали на Ожешковую, в магазинчик напротив почты, где за 30 грошей покупали свежие булки. Немного выше, на Почтовой улице, была отличная кондитерская, в которой заказывали пирожные и печенье для особого торжества. Пирожные были по 15 грошей, и их качество славилось далеко за пределами Гродно. Но нам такие прелести не всегда были по карману. Но за 50 грошей мы шли в кинотеатр «Пан» на Почтовой, или в «Аполло» на Доминиканской. Немного дальше, на Ожешковой, в сторону города, была аптека, хозяином которой был щедрый еврей. Он часто помогал бедным, и никто из нуждающихся в его помощи, не ушел без нужного лекарства. Еще ближе к центру города было почтовое отделение и ПКО (Польска Касса Ощендностиова, касса сбережений). Напротив почты всегда стояли извозчики. Нашим любимым извозчиком был некий Баламут. Проехать домой от почты до Северной улицы стоило 50 грошей. Когда мы выходили из кинотеатра «Пан», Баламут знал, что его наймут его постоянные клиенты. Всякий раз, увидав нас, он кричал: «Садись, садись! Сейчас к папе и маме отвезу!». За 50 грошей он вез меня домой 15 минут, и я теперь понимаю, как дешево тогда можно было прожить, ведь за килограмм масла у Толочковой мы платили 40 грошей.

На плацу Батория находился магазин, где мои родители покупали нам гимназические мундиры и шинели. Рядом была библиотека, в которой мы брали книги, каждую из которых, по приказанию школьного профессора, надо было прочесть за одну неделю и сделать резюме. Кроме того, русским школьникам полагалось читать русских классиков, учит наизусть стихи Пушкина и других поэтов, знать былины и историю казачества, Белой борьбы. Мы знакомились с русской историей, географией, с церковным песнопением, знали молитвы. Очень любили посещать гарнизонный собор, особенно когда оборудовали в нем часовню Казанской иконы Божией Матери с левой стороны от центрального входа. Вечером ходили молиться в домашнюю архиерейскую церковь.

В самом начале Грандицкого шоссе, на площади Тизенгауза, стоял чудный храм во имя св. Александра Невского, имевший в своей истории крещение одного из родственников Арапа Петра Великого. Мы с отцом иногда бывали в нем на вечерней службе. Туда же ходил молиться есаул Александр Мельников, донской казак и замечательный художник-акварелист, особенно ему удавались сцены казачьего быта и кони. Церковь эту разобрали в конце 30-х годов, потому что, как объясняли власти, она мешала движению транспорта. Когда разбирали храм, люди подбирали кирпичи и камни с земли и несли их домой, как святыню.

Через год, когда храм был уже убран, на этом месте врезались друг в друга две машины, два водителя погибли.

За время своего владычества польские шовинисты уничтожили в наших краях более 320 православных храмов. В конце 30-х годов в соборе служил отец Ананий, говоривший пламенные проповеди, которые слушали и мы, мальчишки-сорванцы. Именно он собирал медь и деньги для отливки большого колокола. Когда колокол прибыл на станцию, все православные крестным ходом, их насчитывалось несколько тысяч человек, привезли его к собору. Но трудностей с привозом колокола было очень много. Местные власти чинили всякие козни, выдумывали разные причины, чтобы помешать народному шествию православных. Говорили, что такая процессия «затормозит движение на улице Ожешковой». Но все обошлось, только полицейские, смотрящие из окон дома напротив собора (там находился полицейский участок), насмешливо смотрели на процессию «схизматиков». Большинство полицейских прислали в Гродно из западной или юго-западной Польши, они не понимали и не знали местных условий, они не знали нашей истории, поэтому такое большое количество православных верующих для них стало вызовом их иезуитскому учению.

Это напомнило мне и о крестном ходе на Коложу Каждый год летом тысячи верующих с хоругвями и иконами шли от собора, ведомые архиереем и священством, по улицам Гродно к древней Коложской церкви. У Борисо-Глебского храма служились молебны, затем крестный ход возвращался к собору. Во время этого события происходили иногда хамские выходки некоторых местных жителей.

Напротив собора начиналась Академическая улица, на этой улице на окраине Ботанического сада находился «Мысливски клуб» («Охотничий клуб»), в котором сервировались лучшие блюда гастрономии. Клуб посещали офицеры местных гарнизонов. А гарнизон, как и в русские времена, был большой. Стояли пехотные полки 76-й и 81-й, артиллерийский батальон, бронетанковый (тогда говорили - баон, то есть, батальон), много подсобных частей. На западной стороне Немана был военный городок. В нем жил хорошо известный русской колонии Гродно военный инженер Казимир Валерианович Нарбут. Жена Нарбута, Мария Николаевна, отличалась исключительным гостеприимством. Их дочь Камуся стала постоянным членом нашей юношеской группы. Лет 17 назад она посетила нас в Оттаве со своим сыном Мацейем. После стольких лет мы остановились только на воспоминаниях. Время нас изменило и поставило на нас свою печать. Когда произошло присоединение восточной Германии к Польше, очень многие «кресовяки», то есть те, кто жил на «кресах» (окраинах) в Западных Белоруссии и Украине, переехали на занятые поляками немецкие земли. Камуся переехала почти к чешской границе. Судьба пораскидала людей по белу свету. Никто не мог и подумать, что мне придется побывать в Англии, Бельгии, Германии, Голландии, Франции, Швейцарии, Италии, Австрии, Сингапуре, Гон Конге, Бахраине, Саудовской Аравии, Емене, Греции, в Константинополе, Фиджи, по всей Австралии, Америке, Канаде, наконец, в России. И в старости лет описывать то, что уже давным-давно прошло и никогда не вернется. Нет, это не бахвальство, это горькая жизнь русских семей, выброшенных роком на произвол судьбы. И везде мы находили русских, везде кто-то и где-то зажигал перед иконой огонек православной лампады.

Когда-то мы, дети и юноши, читали польский журнал для молодежи «Пломык» и журнал «ЛМК» (Лига Морска и Колониальна). Мы смотрели на все эти далекие страны из нашего маленького уютного угла, из-за калитки нашего дворика на Северной улице, сидя на крылечке деревянного домика. Тогда, в тени старой березы, мы и понятия не имели ни о Емене, ни о том же Гон Конге, а о Сингапуре мы слышали лишь из романсов Вертинского...

Никому, в самом чудном сне, не могло предвидеться, что рука жизни поведет нас в далекие заморские края и выставит нас, как говорят, на все четыре ветра. Пришлось выдержать экзамены жизни, вспоминая и черпая силу из светлых дней прошлого, оставившего на всю жизнь заряд родительского, любовного наследия, чтобы сохранить русскую культуру и ее светлый христианский облик. Того наследия, в котором навсегда залегла гранитная любовь к родной земле, к Православной Церкви и России.

Георгий Моисеев